(1) Дом у Пе­соц­ко­го был гро­мад­ный, с ко­лон­на­ми, со льва­ми, на ко­то­рых об­лу­пи­лась шту­ка­тур­ка, и с ла­ке­ем у подъ­ез­да.

(2) Ста­рин­ный парк, угрю­мый и стро­гий, раз­би­тый на ан­глий­ский манер, тя­нул­ся чуть ли не целую вер­сту от дома до реки и здесь окан­чи­вал­ся об­ры­ви­стым, кру­тым гли­ни­стым бе­ре­гом, на ко­то­ром росли сосны с об­на­жив­ши­ми­ся кор­ня­ми, по­хо­жи­ми на мох­на­тые лапы. (3) Внизу не­лю­ди­мо бле­сте­ла вода, но­си­лись с жа­лоб­ным, еле слыш­ным пис­ком ку­ли­ки. (4) И все­гда тут ме­ня­лось на­стро­е­ние, что хоть са­дись и бал­ла­ду пиши. (5) Зато около са­мо­го дома, во дворе и фрук­то­вом саду, ко­то­рый вме­сте с пи­том­ни­ком за­ни­мал де­ся­тин трид­цать, все­гда было ве­се­ло и жиз­не­ра­дост­но, даже в плохую по­го­ду.

(6) Таких уди­ви­тель­ных роз, лилий, ка­ме­лий, таких тюль­па­нов все­воз­мож­ных цве­тов, на­чи­ная с ярко-бе­ло­го и кон­чая чёрным, как сажа, во­об­ще та­ко­го бо­гат­ства цве­тов, как в усадь­бе Пе­соц­ко­го, не слу­ча­лось ви­деть в дру­гом месте. (7) Весна была ещё толь­ко в на­ча­ле, и самая на­сто­я­щая рос­кошь цвет­ни­ков пря­та­лась ещё в теп­ли­цах. (8) Но уж и того, что цвело вдоль аллей и там и сям на клум­бах, было до­ста­точ­но, чтобы, гуляя по саду, по­чув­ство­вать себя в цар­стве неж­ных кра­сок. (9) Осо­бен­но в ран­ние часы, когда на каж­дом ле­пест­ке свер­ка­ла вода.

(1) За скри­пу­чим сто­лом в ка­би­не­те, низко на­гнув­шись над кни­гой или пре­па­ра­том, сидит мой ас­си­стент Пётр Иг­на­тье­вич, тру­до­лю­би­вый, скром­ный, но бес­та­лан­ный че­ло­век, лет трид­ца­ти пяти, уже пле­ши­вый и с боль­шим жи­во­том. (2) Ра­бо­та­ет он с утра до ночи, чи­та­ет много, от­лич­но пом­нит всё про­чи­тан­ное  — и в этом от­но­ше­нии он не че­ло­век, а зо­ло­то. (3) В осталь­ном же про­чем  — это ло­мо­вой конь, или, как иначе го­во­рят, учёный-ту­пи­ца. (4) Ха­рак­тер­ные черты ло­мо­во­го коня, от­ли­ча­ю­щие его от та­лан­та, та­ко­вы: кру­го­зор его тесен и огра­ни­чен спе­ци­аль­но­стью; вне своей спе­ци­аль­но­сти он наи­вен, как ребёнок.

(5) Дру­гая черта  — фан­та­сти­че­ская вера в не­по­гре­ши­мость науки и всего того, что пишут немцы. (6) Он уве­рен в самом себе, в своих пре­па­ра­тах, знает цель жизни и со­вер­шен­но не­зна­ком с со­мне­ни­я­ми и разо­ча­ро­ва­ни­я­ми, от ко­то­рых се­де­ют та­лан­ты. (7) Раб­ское по­кло­не­ние ав­то­ри­те­там и от­сут­ствие по­треб­но­сти са­мо­сто­я­тель­но мыс­лить. (8) Раз­убе­дить его в чём-то труд­но, спо­рить с ним не­воз­мож­но.

(9) Бу­дущ­ность его пред­став­ля­ет­ся мне ясно. (10) Воз­мож­но, за всю свою жизнь Пётр Иг­на­тье­вич при­го­то­вит не­сколь­ко сотен пре­па­ра­тов не­обык­но­вен­ной чи­сто­ты, на­пи­шет много сухих, очень при­лич­ных ре­фе­ра­тов, сде­ла­ет около де­ся­ти доб­ро­со­вест­ных пе­ре­во­дов. (11) Но по­ро­ха он не вы­ду­ма­ет. (12) Для по­ро­ха нужны фан­та­зия, изоб­ре­та­тель­ность, уме­ние уга­ды­вать, а у Петра Иг­на­тье­ви­ча нет ни­че­го по­доб­но­го. (13) Ко­ро­че го­во­ря, это не хо­зя­ин в науке, а ра­бот­ник.